беззумец
«Мы теряем его, неужели ты не чувствуешь? Не чувствуешь, что сын наш уходит от нас?»—случайно услышал я сквозь сон в ту ночь… странным судорогом это теперь выплыло в моей памяти. Куда же я уходил? Я уже не помню. Наверное, замыкался. С каких-то пор я перестал требовать что-либо, настаивать на понимании, отстаивать права, я просто перестал делать что-либо для улучшения наших отношений. Это как односторонняя любовь, безответность. Это игра в одни ворота. Мне всегда казалось, что родителям ребёнка своего понять легче, чем ему их. Ведь они были детьми, они прошли многие этапы, часть из которых у меня ещё и впереди. И тем не менее всё было глухо. Я считался с ними, страдал, понимал, утешал, уговаривал, убеждал и снова сдавался, доводя отца до крика, а мать до слёз и чувствуя себя последним человеком. Потом перестал чувствовать и себя, и их. Стал жить так, как живу, никому ничего не объясняя, так как уже не чувствовал потребности быть услышанным. Не верил в то, что однажды это произойдёт. И был прав. Не произошло.
Отец касался меня мало. От мнение матери я научился отгораживаться и оно мало для меня значило. Я вновь и вновь убеждал себя в этом, но почему же, почему каждый раз шёл за ним, за её мнением? Почему я читал ей свои новые стихи, обычно более успешные, на мой взгляд, почему ужасно обижался, если они ей не нравились? Почему яростно говорил ей, что она ничего не понимает и что она не права, но потом шёл и стирал всё написанное, ею не одобренное? Из-за чего я расхваливал ей своих приятелей и рассказывал о том, какие они замечательные, пусть не очень далёкие, но всё же люди. Почему я переставал общаться с ними, чувствуя уверенность матери в правоте своей позиции… откуда, отчего такая зависимость?
Странно. Я привык ни от кого и ни отчего не зависеть. Я научился быть самодостаточным. Почему же, вырубив телефон, радио, телевизор, компьютер, послав всё и всех, как можно дальше, почему я ждал её тепла и улыбки, зная, что никогда их не дождусь.
Я часто думаю об этом. Идут года, а сердце всё также просит её доброго слова. Мы разучились, мы не умели слышать и ценить друг друга, мы смотрели всю совместную жизнь в разные стороны.
Она была моя мать. Я был её сын. Она, добрая и прекрасная, святая женщина, мудрая и снисходительная. Я, глупый и упрямый, вспыльчивый и ранимый, заносчивый и эгоистичный.
«Мы теряем его, неужели ты не чувствуешь? Не чувствуешь, что наш сын уходит от нас?»—случайно услышал я сквозь сон в ту ночь…
Отец касался меня мало. От мнение матери я научился отгораживаться и оно мало для меня значило. Я вновь и вновь убеждал себя в этом, но почему же, почему каждый раз шёл за ним, за её мнением? Почему я читал ей свои новые стихи, обычно более успешные, на мой взгляд, почему ужасно обижался, если они ей не нравились? Почему яростно говорил ей, что она ничего не понимает и что она не права, но потом шёл и стирал всё написанное, ею не одобренное? Из-за чего я расхваливал ей своих приятелей и рассказывал о том, какие они замечательные, пусть не очень далёкие, но всё же люди. Почему я переставал общаться с ними, чувствуя уверенность матери в правоте своей позиции… откуда, отчего такая зависимость?
Странно. Я привык ни от кого и ни отчего не зависеть. Я научился быть самодостаточным. Почему же, вырубив телефон, радио, телевизор, компьютер, послав всё и всех, как можно дальше, почему я ждал её тепла и улыбки, зная, что никогда их не дождусь.
Я часто думаю об этом. Идут года, а сердце всё также просит её доброго слова. Мы разучились, мы не умели слышать и ценить друг друга, мы смотрели всю совместную жизнь в разные стороны.
Она была моя мать. Я был её сын. Она, добрая и прекрасная, святая женщина, мудрая и снисходительная. Я, глупый и упрямый, вспыльчивый и ранимый, заносчивый и эгоистичный.
«Мы теряем его, неужели ты не чувствуешь? Не чувствуешь, что наш сын уходит от нас?»—случайно услышал я сквозь сон в ту ночь…