беззумец
Посиневшим ртом фарфоровое облако пыталось поймать меня, но концы ободранных губ не слушались его и не сходились.. облако продрогло ничуть не меньше, чем я.. оно было солёным и пахло морем, дохлыми рыбами и металлом… а руки мои пахли кровью и валерьянкой…
--послушай, пухлое, а не пойти ли тебе?
Оно разрыдалось. Крупные тяжёлые капли входили торпедообразным свинцом в моё разболевшееся тело и, проходя его, вонзались в землю… интересно, достигали ли они ядра???
Матовые пустые глазница этой бесформенной твари, слепо водящей языком по шершавому сухому воздуху, нагоняли тоску и вызывали огненную зевоту… очень-очень хотелось спать, но я разучился спать. Спать без неё—это всё равно, что умирать.. причём не окончательно… умирать на время.. но просыпаться, открывать глаза уже совсем другим человеком… клоном себя-вчерашнего… нет, я был себе дорог таким, какой меня знала, а возможно, и помнила Она…
Облако раскачивалось на туманных каблуках и скрипело во мне закипающей ревностью… похотливое облако, стервозное.. мне было обидно.. обидно за себя чертовски6 я НИЧЕГО, я НИКОГО не хотел… неведомую мукой из сердца моего тянулись золотые нити… как нити Ариадны они вели к ещё одному сердцу… я не видел этого—у меня плохое зрение—но чувствовал удары.. и понимал, что меня не обманывают: что это именно то сердце.. только оно, то далёкое и жгучее, могло так реагировать на импульсивные порывы и капризы того матерчатого протёртого кулёчка, который бился в последней агонии за лопухами моих влажных грудей…
--послушай, пухлое, а не пойти ли тебе?
Оно разрыдалось. Крупные тяжёлые капли входили торпедообразным свинцом в моё разболевшееся тело и, проходя его, вонзались в землю… интересно, достигали ли они ядра???
Матовые пустые глазница этой бесформенной твари, слепо водящей языком по шершавому сухому воздуху, нагоняли тоску и вызывали огненную зевоту… очень-очень хотелось спать, но я разучился спать. Спать без неё—это всё равно, что умирать.. причём не окончательно… умирать на время.. но просыпаться, открывать глаза уже совсем другим человеком… клоном себя-вчерашнего… нет, я был себе дорог таким, какой меня знала, а возможно, и помнила Она…
Облако раскачивалось на туманных каблуках и скрипело во мне закипающей ревностью… похотливое облако, стервозное.. мне было обидно.. обидно за себя чертовски6 я НИЧЕГО, я НИКОГО не хотел… неведомую мукой из сердца моего тянулись золотые нити… как нити Ариадны они вели к ещё одному сердцу… я не видел этого—у меня плохое зрение—но чувствовал удары.. и понимал, что меня не обманывают: что это именно то сердце.. только оно, то далёкое и жгучее, могло так реагировать на импульсивные порывы и капризы того матерчатого протёртого кулёчка, который бился в последней агонии за лопухами моих влажных грудей…